Поиск по этому сайте

Найдите нас на Фейсбуке

пятница, 1 сентября 2017 г.

Шломо Фогель: три мешка воспоминаний


Вы бы хотели поговорить с человеком, видевшим Сталина и Жукова, пережившим коллективизацию и голодомор, потерявшим родителей бездомным киевским сиротой, промышлявшим со шпаной в районе ЕвБаза, а затем передовиком производства, первоклассным профессионалом, кандидатом в Компартию, активным участником трёх войн и приёмным отцом двоих малышей? Представляем вашему вниманию Шломо Фогеля, "рядового" подполковника, обычного "русского" еврея, рассказавшего нам о своей жизни и царивших порядках в СССР от первого лица.



Шломо Фогель: три мешка воспоминаний

Давно мне хочется написать о людях, которых я встретила в жизни, о событиях, участниками или свидетелями которых они были. Но не раз я откладывала работу: то обстоятельства тому были причиной, то обуревали сомнения - удастся ли мне воссоздать образ человека и его картину, потускневшую с годами, стоит ли довериться своей и его памяти. Теперь, после очередного интервью, я все же решила не откладывать дольше, ибо дольше нельзя. Время идёт и всё меняется, а годы нам не подвластны.
Илья Эренбург был прав, сказав когда-то очень давно, что наша эпоха оставит мало живых показаний: редко кто вёл дневник тогда и сегодня, письма же в эпоху интернета слишком коротки, мало и мемуарной литературы. Есть на то много причин: с годами постоянно меняются оценки людей и событий; фразы обрываются на полуслове; мысли и чувства невольно поддаются влиянию обстоятельств. Забывчивость порой диктуется инстинктом самосохранения: в старые времена нельзя было идти дальше с памятью о прошлом, она вязала ноги. Ребенком я слышала поговорку: «Тому тяжело, кто помнит всё», и потом убедилась, что годы слишком трудны для того, чтобы волочить груз воспоминаний. Даже такие потрясшие народы события, как две мировые войны, быстро стали историей. Издатели во всех странах теперь говорят: «Книги о войне не идут». Одни уже не помнят, другие не хотят знать о минувшем. Все смотрят вперед. Это, конечно, хорошо, но древние римляне не зря обожествляли Януса. У Януса было два лица не потому, что он был двуличным, как часто говорят, нет, он был мудрым: одно его лицо было обращено к прошлому, другое - к будущему. Храм Януса закрывали только в годы мира, а за тысячу лет это случалось всего девять раз - мир в Риме был редчайшим событием. Моё поколение не похоже на римлян, но мы тоже можем пересчитать по пальцам спокойные годы. Однако, в отличие от римлян, мы считаем, что о прошлом следует думать только в эпоху глубокого мира. История огорчает и пугает молодежь, из-за чего они не тянутся к знаниям о том, что было когда-то в жизни наших дедов...
Ради справедливости отмечу, что в настоящем экранизируются и фильмы, и сериалы о жизни,
  о людях, об истории войн и эпохе ушедших времён. Хорошо ли, плохо ли снято или отыграно, одно наверняка верно будет сказано, что не снимать, и не показывать будет грубой ошибкой и стыдом перед новым поколением, которому нужны примеры идеалов; герои, победители, на кого бы можно было равняться. Молодёжи надо во что-то верить, но во что, если правда окутана завесой непредвиденных обстоятельств и безмолвия.
Когда очевидцы молчат, рождаются легенды. Мы иногда говорим «штурмовать Бастилию», хотя её никто не штурмовал - 14 июля 1789 года был лишь одним из эпизодов Французской революции; парижане легко проникли в тюрьму, где оказалось очень мало заключенных. Однако именно взятие Бастилии стало национальным праздником Республики.
 

Самым важным праздником для ветеранов в Израиле стал «День Победы над фашизмом», утверждённый Кнессетом лишь 26 июля этого года. Ждали этого дня свыше 15 лет. Но что бы ни было, независимо ни от чего, не дожидаясь разрешения властей, ветераны десятки лет в этот день встречаются со своими фронтовиками, вспоминают пережитое, наболевшее и что они победили: холод, голод, страх, одиночество и нацизм. Надевая свой тяжелейший китель с наградными медалями, они с гордостью ходят на парад. Слишком дорого им обошлась Победа, чтобы отмалчиваться, избегать её или забывать о ней.


Образы героев, дошедших до последующих поколений, условны, а порой находятся в прямом противоречии с действительностью. Пришлось лично познакомиться с очевидцами и остаться в замешательстве от их полного равнодушия к тому, что новое поколение придумывает или искажает историю. Именно так и создаются вымышленные герои и легенды.
После отмены нашего многообещающего и не состоявшегося интервью одна из узниц Сиона, которая в своё время нашла в себе смелость вслух заявить о своем намерении покинуть Советский Союз, чтобы переехать в Израиль, робея, воскликнула внезапно мне: "Кому нужно моё мнение или правда? Сегодня журналисты всё время искажают мою правду. Я буду разговаривать впредь только с молодыми студентами". Это значит с теми, кто будет безмолвно её слушать, внимать и не перебивать расспросами. В итоге публика узнает исключительно то, что ей захотят сказать, а не то, что нас интересует.  Так происходит, когда люди, которым есть что сказать, начинаются бояться себя самого. А общение с недобросовестными журналистами приводит к легендам, лжи и дезинформации. Между тем, современные возможности не дремлют и даже опережают время. Открываются новые тайны и проводятся следствия, в результате которых образцы великодушия и отваги ставятся под сомнения и рушатся идеалы. Годы проходят, люди уходят из жизни и исчезают из наших мыслей. Хочется оставить приходящему поколению память о прошедшем времени. Уроки выживания наших предков должны служить для мудрости и развития альтернативного мышления прогрессивной молодёжи.
Память, сохраняя одно, опускает другое. Я помню в деталях некоторые картины моего детства, отрочества, отнюдь не самые существенные; помню одних людей и начисто забыла других. Память похоже на фары машины, которые освещают ночью то дерево, то сторожку, то человека. Люди, рассказывающие стройно и подробно свою жизнь, обычно заполняют пробелы догадками: трудно отличить, где кончаются подлинные воспоминания, где начинается вымысел. Я не собираюсь рассказывать о противоречивом прошлом, где домыслы порождают легенды. Герой этой статьи - ветеран 3-х войн, участник Парада Победы 1945 года. Он не побоялся в свои 98 лет рассказать нам всё, что помнит на сегодня. Эта встреча и разговор с ним возвращают надежду на правду без эмоций, ненависти и грязи. Ведь, правда всегда проста и логична, как бы её не извращали писатели, политологи и историки.

Знакомьтесь, это Шломо Фогель. Над ним годы не властны: душа светлая, как чисты его мысли, а мозг открыт для выхода глубинной памяти. На вопрос, что он желал бы изменить в своей жизни, он признаётся нам:
"В другой жизни хотел бы быть дедушкой с обширной семьёй, с детками и внуками, чтобы посвятить всего себя им. Без них - одиночество, сегодня я совершенно один. 9 лет назад умерла жена. 
 Я женился в Харькове, была зима. Оттуда уехал к месту службы в Забайкальский военный округ. Там были сильные морозы. Душа не было. Первое время мы жили с металлической кроватью – она была односпальная, матрас соломенный, подушка соломенная. Жена достойно переносила все житейские неудобства войны. Когда сложилась тяжёлая обстановка в семье, её сестра рано ушла в иной мир. Мы были едины во мнении, что малыши остаются с нами. 27 лет мы с женой посвятили их воспитанию, а своих детей так и не смогли завести. Сейчас они все здесь живут, в Израиле. Все обеспечены, трудоустроены, почти все с высшим образованием. Каждый день звонит племянница моей жены, внучка обязательно или позвонит в субботу, или приедет. Но связь с ними не постоянна. Сам переношу неудобства, с которыми сталкиваюсь, сам преодолеваю, жаловаться не приходится. Я не обделён вниманием окружающих: соседи - хорошие, коллектив в хостеле дружный. Не пропускаю Парадов Победы. Я посещаю их сегодня с таким же настроением гордости, как и в первый раз. В этот день вспоминается всё пройденное. Единственное, о чём приходится сожалеть, что хожу сегодня, опираясь на ходунки".
О своём участии на параде Дня Победы ему вспомнилось немного: "Я получил назначение начальника связи танкового батальона 801 отделения танковой дивизии. Получилось так, что Жуков стоял с колонной участников, которая разместилась на Тверской улице. Напротив Исторического музея стояла наша колонна, Жуков проехал в полутора метрах от нас. Он и Рокоссовский делали круги; чувствовалось, что Жуков был возбуждён, как и его лошадь". Шломо убеждён, что приходящему поколению необходим пример для подражания. Поэтому надо с ними встречаться, самому принимать участия в беседах на вечерах и встречах  с общественностью, которая хочет больше знать о былых днях и жизни военных лет. "У меня желание встретиться с человеком, который что-то знает новое, и может рассказать мне. Тут я надеюсь понадобиться ему, чтобы объяснить, как себя вести на войне. Молодежи надо уделять больше внимания по всем направлениям: и в поведении, и в стремлении что-то узнать. Иногда приходится объяснять такие прописные истины, как честь, смелость, отвага, решительность. Это не объяснить словами. Следует беречь своё достоинство, чтобы люди видели в тебе добросовестного человека, который нуждается в жизненном отношении к людям при любой ситуации. Надо стараться как можно больше проводить время с молодёжью, чтобы они на твоём примере кое-что узнали о жизни".
Шломо вспоминает с подробностями: "Я никогда в своей жизни не забуду маму мою, она так трагически ушла из жизни. Она была рядовой гражданкой и отец рядовой, жили очень бедно. Папа был частником, прачечником. Он занимался стиркой, чисткой и глажкой белья. В 32-ом году на Украине был голод, нам некуда было деваться, заработка у отца не было. Потребность у людей сдавать бельё была мизерной. Все бедствовали. Папа решил, что я с мамой, как старший в семье (были ещё два младших брата) поеду в Крым. В то время для евреев были организованы колхозы. Брат отца жил там с семьёй. Мы к нему приехали с желанием помогать отцу посылками, но помощи никакой не было, потому что попутные подводы из Евпатории к месту жительства дяди были единственный раз, когда мы приехали. Нам ни писем было не послать, ничего не могли сделать. Так и прожили.
Единственное письмо, которое мы получили от брата отца моего, говорило о том, что отца больше нет в живых, он умер. Мои два брата вместе с ним спали и в холод, и в голод много дней и не знали, что отец неживой. Так вышло, что мы с мамой оказались вдали, в неизвестности и с такой потерей. Она не знала подробностей ни об отце, ни о братиках, что стало с малышами. Она не выдержала этого состояния. Я был в школе и когда вышел на переменку, приехал незнакомый человек и говорит мне: "иди мать хоронить". Было очень тяжело, когда узнал об этом и добивался, чтобы её увидеть. Она повесилась. Вот это и есть незабываемая история моей жизни. Взрослые, знающие моего дядю, меня привлекли к работе: убрать, принести, почистить... Они же решили устроить моё будущее: дали мне письмо к своей дочери в Симферополь. Я приехал туда, стал искать её по адресу, но её не оказалось. Я тогда не соображал, что надо идти с этим в полицию. Вместо этого прибился к таким же бесхозным ребятам, как я, которые оказались поблизости. Жили по-всякому. Старший среди нас мечтал о лучшей жизни. Товарными составами и другими возможностями мы оказались в Киеве. Там в своё время был ЕвБаз, огромный базар. Очень много евреев с лавками помогали нам, давали есть. Ночевали на трубах одного крупного завода, пока нас милиция, окружив завод, не захватила и очень быстро трудоустроила. Я попал в ФЗУ, училище при обувной фабрике в Киеве. Учился там, давали стипендию. Закончил, получил квалификацию раскройщика кожи. Это считалось в обувном деле особой квалификацией. Стал работать самостоятельно, был ударником, стахановцем. Я ещё учился и возвращался в общежитие для отдыха трудящихся очень поздно, а в семь утра начиналось производство. Вот так я жил, пока меня не призвали в армию на Финскую войну. Шёл 1939-ый год. Это был первый призыв 19-летних мужчин в армию. Я был в их числе. За короткое время освоили солдатскую программу. Из Киева, где была тёплая осенняя погода, нас привезли в Архангельск в минус 30. По реке ходили гружёные машины. Мы поселились в домике, временно переделанном в казарму. Поначалу никаких особенных условий там не было. Бани не было. Через месяц, когда мы только собрались в столовой покушать, дежурный офицер объявил тревогу. Мы бегом в казарму, нарядили противогазы и всё, что было необходимо и бегом опять-таки на железнодорожную станцию. Прибежали, а нас там никто не ждал. Мы толпились замёрзшие, не было где погреться, разве что толкали друг друга для разогрева. Потом подали вагоны товарняка, где были бочки и заснеженные доски. Распределившись по этим вагонам, начали оборудоваться. Мы сперва очистили доски, по два этажа устроили лежаки. Оказалось, что там печка была, но без топлива. Побежали за поиском чего-либо для отопления.  Короче, немножко устроились: было сыро и неудобство – дым. Кто успел - был внизу, но всё-равно все одели противогазы, поскольку дым был сильный. Поесть мы так и не успели, и только под утро нам привезли еду. Двигались в сторону Карбалык.  Там короткая подготовка и прямо к действующим войскам. Зима была очень холодная, снежная. Когда нас везли к передовым частям, дорога  была настолько неудобная, что нам приходилось останавливаться каждые 50 -100 метров, слезать с машины и подталкивать её из-за непроходимого снега. Вот так попали в бой. Как обычно: наступление, стрельба, были раненые, убитые. Кто остался в живых, тому повезло."

Он отметил, что когда был на учёбе в Киеве, принимал участие в профсоюзной работе, затем как студента его привлекли по партийной линии, и ушёл в армию, будучи уже кандидатом в члены ВКПб. Но это ему ничего не давало, и единственное - чувствовал себя более ответственным, дружил со всеми. Служил, как все остальные солдаты. Война закончилась в марте 40 года. Шломо старался вспоминать все детали. "Мы оказались на территории Финляндии, из-за снега подвозок не было, мы питались только тем, что нам сбрасывали с самолётов: сухари, концентраты, гороховый суп, пили чай. Весной собирали зелень и то, что можно было есть. А потом кого куда разбросало. Я попал в школу младших командиров связи, закончил её, и меня оставили там же командиром отделения. На этой должности получил на петлице два треугольничка (соответствует званию сержант).
В одно прекрасное время меня вызывают в штаб и предлагают поступить в училище. Мол, будете военным. Я не имел никаких связей и посоветоваться даже с родными было не с кем. Вначале я смутился. Они, заметив моё смущение, предложили пойти посоветоваться. Я обратился за советом к командиру взвода. Он сказал: "Иди, иди, не пожалеешь!" Но моего согласия уже не потребовалось: наверху за меня решили, документы уже были заготовлены. Таким образом, я попал в военно-политическое училище в  Иваново. По окончании училища получил звание младший политрук - два кубика на петлице. В таких условиях и застала меня Великая Отечественная война. Все до единого студенты, в том числе персонал училища, немедленно написали раппорт с просьбой о немедленной отправке на фронт. Меня отправили в Москву, а Москва определила меня в один из батальонов связи, которые поспешно формировались. Вот с этим батальоном я имел счастье побывать в боевых действиях на фронте. Самая тяжёлая обстановка была под Ржевом, где были страшные бомбёжки".

Шломо убеждён, что война учит нас жизни: товариществу, взаимной выручке, помощи друг другу, дисциплине, стремлению освоить технику, кто с ней связан. Каждый стремился служить как можно лучше. В то время комсомол ещё действовал плодотворно на солдат. Наш ветеран на вопрос, считает ли он оправданным расстреливать дезертиров и кого-либо по доносам, сказал: "Я не сталкивался с расстрелами дезертиров в своей части, и необоснованных доносов не было. Однако был случай, когда один из военнослужащих, который плохо себя чувствовал, помогал на кухне дрова колоть, готовить. И там он увидел или услышал, как будучи на посту, один десантник чего-то или кого-то испугался, прибежал в палатку, где остальные спали, и лёг на свободное место. Он был в таком возбужденном состоянии, что рассказал своему товарищу о случившемся. Хочу обратить внимание, что была война, рота находилась в полевых условиях, все чувствовали ответственность друг за друга. Он же сдрейфил, сбежал с поста. Дежурный на следующий день рассказал об этом командиру части, должен был бы мне рассказать, но так получилось. Паникёра забрали, и я узнал об этом, только когда вызвали меня в суд.
 Нам много говорили, что надо быть начеку. Его за то, что покинул пост, привлекли к ответственности, судили и дали штрафной батальон 10 лет. В штрафном батальоне редко кому удавалось остаться в живых. Солдатов этих особых подразделений бросали и посылали на собственную смерть в самые горячие точки. И так они искупали свою вину собственной жизнью. И я считаю оправданным такое решение, это побуждало бдительность. Было недопустимым предательством оставить пост. На войне всё зависело от нас. В другой раз кто-то из гражданских лиц сказал о том, что склады военного училища грабят. Из военных, кроме нашей части, никого не было. Наш командир говорит мне: "Поезжай, разберись". На лошади верхом поскакал и увидел, что люди действительно стремились туда. Кое-какие склады были открыты. Увидев меня, все разбежались. Я им пригрозил, конечно,  но когда уехал, думаю, это продолжалось. Не имея возможности кого-то мобилизовать, сказал местной власти, чтобы навели порядок в своём хозяйстве.  Недалеко от нас под Подольском вдруг оказались немцы, шли бои, а позади нас в лесу слышна была стрельба. Кто-то объяснил, что многие солдаты отступали, а некоторые, даже отступая, смогли захватить с собой знамя. В этом лесу их перехватывали. Руководил операцией смершевец из политического управления армии, еврей, который приводил в исполнение приговоры тем, кого считали предателями: кто бежал, кто без боя отступал, предателей, разбегавшиеся неорганизованные войсковые части. Он же награждал тех, кто спас знамя – это считалось подвигом. Проблем было много.

Куда бы я ни подавался, всё шло своим чередом. Я не находил никого, которым можно было восхищаться и походить. Моим идеалом тогда было поступить в военную академию связи. Я занимал разные должности, и по занимаемой должности при моральном соответствии говорилось, что достоин продвижения. При очередном повышении должности получал соответствующее звание. Чем ответственнее работа, тем выше звание. Меня назначали согласно очереди в поездку на учёбу в академию и даже предложили использовать свой отпуск, не выезжая, чтобы не опоздать, когда будет приказ о выезде к месту учёбы. Я использовал отпуск на месте. Как обычно, выезжал с женой к её родителям. Но время заканчивалось, сроки истекали, и я поехал в штаб Забайкальского военного округа, чтобы обратиться к начальству по связи и выяснить, в чём дело. Мне ответили, езжайте и вам письмом сообщат. Я уехал и через некоторое время узнаю, что вместо меня послали другого товарища с другой фамилией, более подходящей тому времени. Я чувствовал себя обиженным и написал письмо прямо генералу, начальнику связи Забайкальского округа. Извинился, что нарушаю субординацию (письмо надо было писать по инстанциям), однако на моё письмо получаю ответ, что «не волнуйтесь. Да, мне известен этот обмен. Да, вместо вас поехал другой, как более нуждающийся». Вот так я не попал в академию.»

О братьях Шломо рассказывает, что долго не мог их найти. “Только в 46 году после войны с Японией, когда наши войска базировались в Хингане, на территории Монгольской республики, впервые начали давать официальные отпуска. Получив отпуск, я поехал в Одессу, где когда-то жил мой старший брат по отцу от первого брака. Больше никого я не мог найти. Только потом мне удалось узнать, что мои два младших брата попали после смерти отца в детдом, стали мастерами и устроились в армию на военное производство. Была одна моя попытка увидеть младшего брата, но он оказался в ссылке. Его репрессировали и послали на лесоповал. Когда он токарем работал на производстве, жить было негде, спали у станка или поднимались, где трубы горячие, погреться. При облаве их захватили и осудили, невзирая ни на что. Он в глуши пилил лес. У меня есть даже фотография, как он там носит брёвна. Я сумел тогда к нему добраться. Руководитель лагеря оказался еврей и дал брату отпуск, в отличие от других заключённых. Я тогда думал, что по пути в Москву заеду и освобожу парня, но этого не случилось. Он вернулся обратно на лесоповал. Я это переживал тяжело. Я не всё учёл, был без оружия, в отпуске. Надо было попасть к начальнику уборочного центра на попутной машине, а в тех местах работниками были в основном враждебные западники, преступники и т.д. Я был в форме и этого не учёл. Они могли свободно, пока я ехал, снять с меня форму и использовать для побега. Я об этом не подумал тогда, всё думал о брате. И потом мысли донимали, как же так ничего не случилось?

Самое страшное было и больше всего волновало меня - это жизнь моих близких. Мне было тогда трудно, как и всем. Случались и тяжёлые периоды, когда не работал или не было учёбы, но хуже всего тяготило одиночество”

Адженда:             - За что вы воевали? 
Шломо Фогель:    - За Родину, а затем по приказу, по наитию. Вся наша танковая бригада была направлена в Японию. Все были на равных, нам не приходилось высказывать свои жалобы, возмущения. Недовольства не было, даже когда были нарушения в снабжении. Возможно, где-то это имело место, мне не приходилось замечать в частном порядке. Перед нами никто не выступал: отдали приказ, нас погрузили в машины и мы выезжали, понимая, что это на серьёзное дело. В Японской войне было очень тяжело: жара, бригада наступала по монгольской территории в сторону Манчжурии. Мы видели, как колонной на Хинганской высоте шли другие бригады войск, не только мы, и там шёл бой. Климат был невыносимый, палящее солнце.
После окончания войны с Японией наши войска оказались на территории Монгольской Народной Республики. Дивизию, в которой я служил, оттуда перевели в Союз, нас разместили на территории братской республики вблизи Улан-Удэ.

С должности командира радиороты танковой дивизии меня перевели на должность начальника танкового полка этой же дивизии. В этой должности я и служил. Было большое сокращение армии при Хрущёве. Эту дивизию расформировали. Потом шли слухи, что её по ошибке расформировали, но... Все офицеры ждали своего назначения. Никто из нас не был уверен, что его не уволят. Некий Ильюшенко, командарм, приехал, собрал офицеров, побеседовал с нами. Кому-то дал новое назначение, а кому ничего не сказал: просто побеседовал и уехал. Нас было много офицеров с дивизии, мы ждали чего-то хорошего. Многие были уволены. Я получил назначение в Закавказский Военный округ. Там я получил почему-то назначение с повышением. Жил в Тбилиси. Своего жилья не было, мы с женой долго ходили на поиски съёма. Нашли и настолько сжились с хозяевами, что стали, как родня. Все праздники вместе, мы стали непосредственными участниками всего происходящего в доме, в котором жили. Даже когда мы поехали на родину жены в Харьков, к нам в гости приходила дочка хозяйки, настолько мы были близки". 

Можно сказать, что Шломо верил в судьбу, потому что пройти такую нелёгкую дорогу, как он говорил, и остаться в живых - слава Богу. Он отметил: "Многие, с кем я служил, к сожалению, ушли из жизни. Лишь армия и армейское окружение повлияло на меня, так как с гражданским населением не имел никакой связи. Жизнь проходила в армии. В войсках была худ. самодеятельность, к нам приезжали с концертами. Был всецело связан с женой и её родственниками".

На вопрос об отношении к религии он нам поведал: "По пятницам мне звонит знакомая и говорит, когда надо зажигать свечи. Я исправно исполняю это. Она сама верующая. Из уважения к ней я это делаю".

Мы говорили с ним уже два часа, а конца разговора не видели. Хотелось знать, в числе прочего, его мнение о жизни и о существующих конфликтах в Израиле. Прервав беседу, Шломо воскликнул: "Я смотрю на вас и понимаю, что допустил большую ошибку. Мне надо было принять вас, как близких людей: чай выпить, скушать пирожок...". А между тем, мы продолжали говорить и слушать. Трудно представить, что у него сегодня нет хобби, однако, он подтвердил это. Тогда мы предположили, что его хобби – это его память, тщательно и организованно выстроенная, с разложенными в три мешка воспоминаниями. Он оказался из людей, которые в любой ситуации сделают то, что хотят: достал из холодильника холодный йогурт и мягкий приятный румяный пирожок. Офицер, подполковник, опередив нас, предложил поснимать себя в мундире, и мы после интервью сфотографировались.

Адженда:  - В двух словах: что бы вы хотели, чтобы молодежь знала? 
Шломо:     - Все руководители разных рангов должны заниматься воспитанием молодёжи. Какую бы должность ни занимали они в школе, или где угодно - нужно воспитывать молодежь, потому что сегодня молодые ведут себя далеко неприлично. Я слышу о частых нарушениях в школах. Наркотики - это недопустимая вещь. Надо больше работать с молодёжью, и не только в обычной жизни. 

Он показал нам свой альбом, подготовленный для него внучкой, другие фотографии от друзей, стихи, поздравления, бережно хранимые самоделки внучат, награды, почётный лист ветерана Второй Мировой и борца против нацизма. Среди поздравлений нельзя не отметить открытку от министра абсорбции Софы Ландвер. 

Шломо подчеркнул, что о них больше всех заботится энергичная, грамотная, высокообразованная женщина и ведёт себя так, что её все очень уважают, и она трудится в поте лица. Прекрасные стенды в клубе ветеранов делает только она. Так же она пишет о ветеранах очерки и старается освещать все важные события участников всех войн. Это всеми уважаемая Елена Елемелех, она замечательная бабушка.

Нашему каналу сама Елена поведала, что она из поколения, которого коснулась война, громко говоря, чёрным своим крылом. Это были дети, которым сегодня за 70-80 лет. Кто-то был в эвакуации, кто-то под немцами, кто-то в концлагерях, кто-то в гетто, у кого-то родители погибли. 
Её отцу не суждено было быть на передовой. Его с высшим экономическим образованием отправили в интендантские войска обеспечивать фронт всем, чем положено. Она отмечает: «Как можно быть на передовой, если у тебя нет, что одеть, что поесть, что попить». Её отец во время войны был ответственен за полное снабжение Красной Армии. 
О ней и её активной деятельности мы обязательно поговорим и напишем в другой раз.

Вернёмся к Шломо. Хотелось бы поделиться с вами тем, что он думает и что чувствует.

После 30-ти лет службы в армии в 66-м году, уйдя в отставку, он  устроился заведующим секретной частью в одном из закрытых предприятий. На новом месте многое сделал для сохранения тайны: обнаруживал места расположений, отслеживал сообщения, даже искал подходы на чердак, который был не всем доступным.
  Он с помощником выдавал секретные документы для работы. «Каждый, кто брал документ, расписывался. Когда возвращают - отдают, а мы расписывались по получению данных секретных документов. Потом я заходил в отделы и смотрел, как хранятся документы, которые служащие получали на время работы под расписку.»

Адженда:
 - После смерти Сталина, когда началось повальное его очернение, какое у вас было чувство? Вы верили в то, что говорили про Сталина или нет? Про репрессии, про всё остальное, что вы можете сказать, как очевидец, как переживший эту эпоху? 

Шломо:   - В то время выражать своё мнение в отношении таких высокопоставленных должностных лиц было просто опасно. Было взаимное доносительство и т.д. Поэтому воздерживались от всяких выступлений. А теперь, когда его нет, нет и той власти, которая была за ним. Не то слово скажешь - привлекали к ответственности, а сейчас этого нет и, конечно, это возмущает. Если быть объективным, то надо рассматривать и видеть и хорошее, и плохое. Когда Сталин был жив, народ верил в него настолько, что добились того чего добились. Во время войны сплочёнными были, несмотря на то, что он сам вначале немного сдрейфил - из Москвы уехал на свою дачу. Но к нему приехало правительство, и это его воодушевило. Никто досконально не знает подробностей, Он не ожидал, что к нему придут, и если придут, то возможно, чтобы его привлечь. Конечно, очень много, миллионы людей действительно невинно ушедших, ни за что, ни про что - это имело место. Но такого не было, чтобы хватали, сажали всех.  

 По поводу Ливанской войны сказать ему было нечего. О Израиле-Палестинском конфликте, который и по сей день продолжается, он высказался: «С этим примириться ни в коем случае нельзя, невозможно. С нашей стороны должны так ответить, чтобы неповадно было. Разгромить противника! И для этого есть возможности, как говорят наши начальники: есть атомное оружие и т.д. Ещё много что применят, ибо есть то, что мы не знаем, так что будет достигнута абсолютная боеготовность. Я оправдываю применение атомного оружия на противнике, если другого выхода победить нет. Я понимаю, если мы применим, то и против нас могут применить. Но как-то так надо использовать это наличие, совмещая с действиями, чтобы видно было, что мы сильны и можем дать отпор.»

Адженда:  - Если бы Вам представилась возможность поговорить с матерями погибших солдат, что бы вы им сказали? 

Шломо:  
   - Быть солдатом - это священная обязанность. Каждый по своему должен отнестись к этому делу. Одним легко, другим тяжелее. Каждому хочется быть признанным, востребованным, отличиться перед другими. Это необходимо, и люди должны по-человечески относиться, с уважением, с желанием помочь людям, которые нуждаются.
"В моральном духе остаюсь солдатом"- описывает себя Шломо: «Я рядовой товарищ».
 

Адженда:  - Но вы службу закончили подполковником?!..

Шломо: 
    - Когда был связан с делом, был им, а сейчас связи с этим нет. 
Хочу, чтобы окружающим было хорошо и удобно. В наших условиях взаимопомощь нужнее.
 
Он затруднился сказать, что он любит больше всего. На нашу подсказку, что жену, он продолжил, «которой нет, к сожалению, в живых».

Адженда:  - Москва-Кремль заявляют, что они наследники СССР, что фашизм победила Россия, поэтому они имеют право продолжать отмечать День Победы.
  Вам это не обидно, как жителю Украины? Вот я житель Белоруссии, больше других пострадавшей в этой войне - мне обидно, что Россия заявляет, будто это она победила фашизм. Вы обращали на это внимание?

Шломо:      - Россия в прошлом, когда было единство 15-ти республик, была соучастницей всех республик.
 
В руководстве армии, во главе Партии и государства были представители и Украины, и Белоруссии, и особенно Грузии. Обидно то, что русские не отдают должное представителям республик. Долго говорили, что евреи не воевали, такое мнение в Ташкенте было. Действительно были такие несправедливые явления, но жизнь подтвердила, что были евреи офицеры, генералы, участники боевых действий и герои. В Ташкент ехали люди немощные, кто-то семейный.

Адженда: 
  - На государственном уровне в СССР: и при Сталине, и при Хрущёве, и при Брежневе вы чувствовали какой-то антисемитизм на государственном уровне в законах, в традициях каких-то? Не просто так у соседа.

Шломо:     - Нет. Но со стороны можно было услышать подобное.

Адженда:   - Люди считают, что был лимит для поступления в университеты для евреев не более 15%,  или в общежитие нельзя было поселиться.

Шломо:      - Со мной этого не было, но в жизни имело место.

Адженда:   - Если с вами этого не было, значит, свидетелей нет. А кто утверждает, пусть ищут доказательства сами.

Шломо:     - Получается так. Всё правильно. Всё, что пережито, не придумано и имело место. Сейчас люди разбираются, желают объективно видеть хорошее и плохое, но объективно не возможно. Каждый человек видит в меру своих возможностей, на уровне своего понимания.

Уходя от Шломо, подумалось, что он счастливый человек. У него целых три мешка воспоминаний с выводами о пережитом, потому он хочет делиться всем тем, что он ценит, и хочет быть необходимым и полезным людям. Убеждена, что для всех нас это становится последним смыслом жизни, перед тем как стать для кого-то легендой после смерти. Об этом говорил литературный критик и агент британской разведки,  Сомерсет Моэм, что "человек, о котором сложена легенда, получает паспорт на бессмертие".

Подводя итог нашей встречи, должна сказать: меня и сегодня продолжают обуревать одни и те же вопросы, сомнения.
Как можно объяснить молодым, что такое это многоголовое ненасытное чудовище по имени война?
 
Почему учебная система не прививает в нас терпимость, а вместо этого сеет семена ненависти и стремление заниматься разжиганием межнациональной розни?
Возможно ли это в принципе, когда видишь, что ненависть между народами в разной форме проявляется и продолжает проливать кровь? В это трудно поверить...
Ведь в Отечественной войне наши деды воевали против фашистов, не против немцев или итальянцев, а сегодня против кого?
 
Воевали люди разных национальностей, воевали плечом к плечу с белорусом, армянином, русским, азербайджанцем, грузином, украинцем. Воевали за свою Родину. Сейчас снова приходится воевать за свою Родину, но стрелять в кого? Как это случилось, как мы это допустили, чему недоучивают детей? Это ведь они сейчас воюют, и не с фашистами, а с друзьями и соседями. С теми, кто когда-то переселился жить на эту землю. С теми, с кем возделываются поля. Теперь многих нет, как нет и ответа на эти вопросы, потому, что мы все смертны и подвластны влиянию как извне, так и изнутри.

Воистину будет сказано, что и в наше время жизнь как чужой язык: все говорят с акцентом.

Война - это организованное убийство и более ничего.

Журналист-интервьюер 
Нарине Меликян

2 комментария:

  1. СПАСИБО ОГРОМНОЕ, за ВАШУ ПУБЛИКАЦИЮ об ЭТОМ УДИВИТЕЛЬНОМ ЧЕЛОВЕКЕ_
    РАСПЕЧАТАЮ
    ПЕРЕДАМ ШЛОМЕ ФОГЕЛЮ

    С ув ЛЕНА
    Рфриночка! У меня есть удивительная женщина-вдова ветерана войны, идишского поэта ЭЛИ БЕЙДЕРА-МАРИЯ БЕЙДЕР
    Она с трудом передвигается, но память и речь в полном порядке
    Интереснейшая семья
    Если заинтересуетесь-ЕЙ_(%) то буду рада ВКАС состыковать...

    ПОКА не ПОЗДНО!!

    ОтветитьУдалить
  2. НАРИНОЧКА!

    95лет
    Распечатала статью и отнесла ШЛОМЕ ФОГЕЛЮ
    ОН после операции(катаракта) читает без очков!
    Он бесконечно благодарен
    ЦЕЛУЕТ РУЧКИ- настоящий джентельмен !!!
    СПАСИБО_ очень порадовали!!! лена

    ОтветитьУдалить

Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.